Я наливаю в стакан воды, в два глотка опустошаю его, аккуратно ставлю на стол и заканчиваю речь:
— Это контрольный выстрел в голову... БАХ! — Я хлопаю в ладоши, изображая выстрел, Женя Сазонов вздрагивает и проливает на себя кофе. Это выводит всех из состояния оцепенения. Женя берет со стола лист бумаги и неловко пытается вытереть пятно кофе на брюках.
— Тебя рикошетом задело, что ли? — смеется над ним Паша Берестов.
— Не смешно, я аж вздрогнул, — бубнит Женя, — аккуратней надо.
— Так это же понарошку, Женя. Это инсценировка, врубаешься? Выстрел был ненастоящим, — подначивает его Вадим. Все дружно хохочут.
— Евгений, вы слишком восприимчивы к спецэффектам, с такой тонкой душевной организацией на современном радио вам делать нечего, — продолжает цирк Гена Орлов.
— У меня костюм новый, между прочим, — Женя продолжает неистово натирать пятно листом бумаги, — кофе плохо отстирывается.
— Ты так натурально подскочил, может, тебя в статисты записать? — продолжает стебаться Гена. — А что, статистам неплохие деньги платят. Антон, сколько актеры получили за «Реальных Богов»? Они, кстати, профессиональные были?
— Кстати об актерах, — интересуется Паша, — мы где их возьмем и где будем тренировать?
— Хороший вопрос. Есть мнения? — спрашиваю я. — Они же потом исчезнуть должны будут.
— Надо из дальних колхозов привезти. Сказать, что кино снимаем. Мы же на митинги привозим людей из селений, — предлагает Гена, — так и тут поступить.
— И сколько они у тебя тут отвисать будут? Они же получат первые авансы и напьются. Собирай их потом по городу, — Паша кивает головой, — да, да, именно так и будет. Они все всем растрезвонят еще до самой акции.
— Да ладно. Привезти их за день до события. Накануне построить павильон, и раз пять там прогон сделать. А после того как их «скорые помощи» соберут — отправить обратно в регионы, — Генка щелкает пальцами, — и вся любовь.
— Машины уже есть, где взять. Останется только их под «скорые помощи» покрасить, — говорит Вадим, параллельно записывая что-то в органайзер. — Пять штук хватит?
— Много, куда тебе пять? — спрашиваю я. — Я думаю, трех выше крыши, а еще одну, максимум две под ментовские заделать. Надо купить «шестерки» или еще что-то в этом роде. Водить их кто будет?
— Пусть наша СБ выделит из своих бойцов пять человек. Они же все проверенные, — Паша опускает голову и чуть тише заканчивает: — и не делают, в общем, ни черта.
— Они же пусть и пиротехнику обеспечат, — поддерживает его Вадим.
— Каким образом будем осуществлять первый вброс материала? Случайно оказавшаяся группа или все-таки прохожий с камерой? — Я подхожу к одному из самых сложных моментов
— Случайно оказавшийся в кустах слон очень рискованный ход, — рассуждает Паша, — группу немедленно вызовут на допрос, а там, глядишь, кто и расколется. Лучше всего прохожий.
— Ну, да. Все равно потом налетят камеры и обеспечат картинку с места событий. — Вадим переворачивает страницу блокнота и поднимает карандаш вверх: — Вот еще что. Мы снимать же на улице будем?
— Ага. А как ты себе представляешь съемки в метро? — удивляется Женя. — Ты хочешь станцию закрыть для пассажиров?
— Нет, конечно. А раз взрыв будет на улице, то люди, которые не статисты, увидев дым, ломанутся обратно в метро. Там неминуемо возникнет давка. Могут затоптать друг друга. Будут жертвы. — Вадим выпячивает нижнюю губу, все замолкают. Первым отзывается Генка:
— А как по-другому, — он обводит собравшихся взглядом, — это же теракт...
— Ребята, вы понимаете, о чем вы говорите? — Женя испуганно глядит на всех. — Это же пиздец полный. Если все откроется, нам дадут пожизненное из-за того, что люди погибнут.
— Тьфу, тьфу, — стучит по поверхности стола Пашка, — не сглазь.
— Ты про людей? —поворачивается к нему Женя. — Если будет давка, то жертв не избежать.
— Я про «все откроется», — Пашка отворачивается.
— Жень, ну тебя на хуй. Хватит ныть. Ты всегда ноешь, типа самый человечный человек. А когда ты в прямом эфире так эмоционально говорил о «судьбе Зайцева», ты не думал, что все откроется? — Гена раздражается, встает, засовывает руки в карманы брюк и начинает ходить по комнате.
— Так, все. Закончили на этом. — Я беру со стола пульт и включаю телевизор. Ставлю первый канал и убираю звук, чтобы отвлечься от дурных мыслей хотя бы картинкой. — Переходим к «темнику» по СМИ. Все уже успели ознакомиться?
— У меня основные вопросы по пресс-конференции, — начинает Паша
— У меня тоже. Можем ее сразу по видео в Сеть транслировать, — включается Гена.
Женя сидит молча и шуршитлистами тетради. Вадим, смотря на меня, чуть кивает головой.
Следующие полчаса собрания проходит в шлифовке слаженной реакции в СМИ и составу участников конференции. Все настолько втянулись в тему, что даже очковавший до этого Женя яростно доказывает необходимость приглашения самых отмороженных и хамских людей из прессы.
— А я тебе говорю, что это не важно, — спорит он с Пашкой, — да, у него всегда есть проблемы с аргументацией, зато он своими вопросами наглыми мертвого разбудит.
— Послушай, он прошлый раз на прессухе по делу Зайцева говорил так, будто сам был очевидцем операции, надо же берега видеть все-таки, — отвечает Паша.
— Хорошая мысль, кстати, — Генка оборачивается ко мне. — Антон, а очевидцы планируются какие-то? Психи, юродивые, простые аферисты?
— Нам бы не помешало, — соглашаюсь я, — может, с Горчаковой поговорить?
Все дружно разражаются хохотом. Вдруг Вадим подбегает вплотную к телевизору и кричит:
— Смотрите, смотрите. Сон в руку!
— Чего такое? — непонимающе говорит Женя.
— Нашу ебанутую показывают! Антон, включи звук, тут Горчакова.
Он отходит от телевизора, открывая нам обзор. В углу экрана фотография Горчаковой. Я включаю звук:
— «Вчера, около двенадцати часов ночи, — говорит диктор, — в Москве было совершено нападение на известную правозащитницу Марину Горчакову. По словам пострадавшей, как только она вошла в собственный подъезд, двое неизвестных напали на нее и начали избивать. Горчаковой удалось вырваться и почти добежать до двери своей квартиры, на пороге которой ей был нанесен удар острым металлическим предметом, после чего пострадавшая потеряла сознание. Соседи оперативно вызвали милицию и «скорую помощь», которая доставила Горчакову в больницу, где ей была сделана операция по извлечению металли ческого предмета из области мягких тканей. Предмет, которым было нанесено ранение, классифицирован оперативниками, как ледоруб. Сама пострадавшая связывает этот нападение со своей профессиональной деятельностью в области защиты прав человека.
Это уже второе нападение на Горчакову за последние полгода. Напомним, что...»
— Блядь! — Я выключаю телевизор и швыряю пульт на пол.
— Вот это номер. — Паша встает, потом опять садится, потом снова встает.
— Я говорил, не надо так с ней, — Женя опасливо косится на Вадима.
— Мы же говорили, что отпиздить не сильно, чего случилось-то? — Генка непонимающе смотрит на Вадима.
— Да... Вадим, тебе не кажется, что вы как-то... перестарались, что ли? — Я стараюсь быть как можно более спокойным, соображая, что произошло.
— Антон, это какое-то недоразумение... я... я просто не понимаю, что произошло. Это просто бред какой-то.
— Надо было с ней по-другому действовать, — говорит Генка.
— Как же? — злится Вадим.
— Ну... ну, например, травануть. Каким-нибудь редким ядом. Чтобы было запоминающимся. Она же славы хотела?
— Ядом Медичи, — грустно усмехаюсь я.
— Зачем Медичи... взять какой-то редкий радиоактивный металл... типа полония.
— Типа чего? — переспрашивает Вадим.
— Полоний.
— Ты чего. Химик, что ли?
— Физик. Я МИФИ заканчивал.
— Ты записываешь, что ли? —спросил я, увидев, что Вадим достает ручку.
— Ага. Вдруг пригодится? Название смешное, — отвечает он, открывая блокнот, — не то что ледоруб.
— Ледоруб. В жопе. Действительно, бред, — констатирует Паша.
— Да это не бред, это похоже на сатирическую антиутопию. Вы представляете себе заголовки в Интернете через час? Я думаю, что самое мягкое, что мы получим, это «Ледоруб в заднице российской оппозиции». — Гена смотрит то на меня, то на Вадима.
— Остроумно, — замечаю я. — Это же Сашки Епифанова бойцы?
— Да, ты же мне сам рекомендовал через него вопрос решить, — оправдывается Вадим.
— Да помню я. — Выхватив телефон в полнейшем раздражении, я набираю Сашку. — Алло. Да. Привет. Спасибо. Ага. Ты скажи мне, ты новости смотрел? Про Горчакову нашу? Нет? Если коротко, то ей какие-то бойцы засадили в задницу ледорубом. Ага. Весело. Ты не знаешь, кто бы это мог быть и как бы их найти? Да что ты? Ты уж постарайся. Я очень надеюсь. Непременно. Все, пока.
Вадим ерзает на кресле и старается не смотреть на меня. Когда я заканчиваю разговор, он робким голосом интересуется:
— Вербицкому что говорить будем?
— А ты сам не знаешь? — ору я на него. — Скажи ему правду. Расскажи, как мы дружно придумали эту комбинацию, потому что Горчакова всех заебала. Как твои бойцы зачем-то пошли на дело с ледорубом и вот кнули его ей в жопу.
— Антон, это вообще-то не мои бойцы. Еще раз — это бойцы Епифанова.
— Ух, ты! А чего же ты своих-то не нашел? Или ты можешь только промоутеров искать? Которые на вечерах для гражданской оппозиции норовят гостям блядей и кокс впарить?
Все притихли. Вадим молча смотрит на меня, дожидается, когда приступ истерики сойдет на нет, и говорит:
— Я своей вины не отрицаю. Я просто задал вопрос о том, какую версию мы излагаем Вербицкому. Мое предложение — наше участие в деле отрицать. Исходя из наших недавних успехов и грядущего проекта с метро, Вербицкого не следует сбивать с волны полного доверия. Поскольку дел у тебя много, я предлагаю нам всем тут договориться на предмет Горчаковой, и сам сейчас позвоню Вербицкому. Идет? Ребята, вы, надеюсь, понимаете, что проект с Горчаковой не наш?
Все молчат.
— Есть иные мнения? Женя, ты к этому проекту имеешь какое-то отношение?
— Нет, Вадим, что ты, — Женя испугался даже больше, чем во время обсуждения теракта, — конечно нет. Мало ли у нее врагов? Она же дура старая.
— Действительно, — кивает Пашка, — сама напросилась. Или, может, хулиганы какие?
— А может, ее сами они и отпиздили? Ну, чуваки из Комитета Третьего Срока? Она же много на них быковала? — предполагает Гена. — Как думаешь, Вадим?
— Интересная версия. Кстати сказать, она мне представляется наиболее логичной. Я думаю, что и Вербицкому эта версия понравится. Ну, раз все поняли, я предлагаю сделать перерыв небольшой. Нам с Антоном тут кое-какие детали обсудить нужно. Возвращайтесь все минут через десять, ок?
Я слушаю Вадима и не верю собственным ушам. Он сильно вырос за последнее время, этот парень. Из бывшего рекламщика, боящегося брать на себя ответственность, он превратился в информационщика с перспективами и хорошего менеджера. Никакой паники, все очень четко и по делу. Это и радовало и настораживало одновременно. Всегда чувствуешь себя несколько неуютно, понимая, что рядом растет кто-то готовый заменить тебя. Не сейчас, но в обозримом будущем. Меня успокаивало то, что проект такой сложности, как метро, без меня все равно не реализуем. Я и сам, честно говоря, прилично нервничал, как все пройдет. Вадим закончил говорить, все покинули комнату, я выдержал паузу, подошел к нему, доверительно положил руку на плечо и сказал:
— Прости, старик, что-то меня понесло. Нервничаю сильно по поводу метро. Я с тобой согласен. Инструктируй ребят и звони Вербицкому.
— Да, конечно, Антон. Не переживай. Все будет хорошо. Горчакова это так... ерунда... не бери в голову.
В дверь постучали.
— Да, — обернулся я.
— Антон Геннадьевич, приехали два человека от Вербицкого, привезли посылку. Просят расписаться, — просунув голову в дверь, вещала моя секретарша, — вы их примите?
— Ага. Пусть заходят.
В кабинет входят два тяжелоатлета в черных костюмах. Оба здороваются, и тот, что повыше, протягивает мне кожаный дипломат, с потертыми углами и рваной кожей на крышке:
— Это вам из Фонда просили передать.
— Какая-то упаковка странная. Лучше, что ли, не было? — интересуюсь я.
— Нас на этот счет не инструктировали, — отвечает он, — распишитесь здесь.
Я беру листок бумаги с надписью АКТ и подписываюсь под единственной строчкой: «Получено полностью».
— Дату поставьте и время, — просит меня один из курьеров.
— А почему не уточняется, что именно получено полностью? — спрашиваю я у него, дописывая время.
— Потому что все получено.
— Как это?
— Так. Все что надо, то и получено. До свидания. — Оба охранника забирают у меня бумагу, разворачиваются и уходят.
— Железобетонно. — Я открываю дипломат и обнаруживаю там аккуратные пачки долларов в банковских упаковках, уложенные рядами. Поверх первого ряда лежит сложенный вдвое лист бумаги. Я разворачиваю его и читаю вслух:
С новым проектом!
P.S.: С «Г.» нехорошо получилось У ВАС, ребята. Найти бы хулиганов, а? Искренне Ваш, Сами знаете кто.
— Во как, — говорит стоящий у меня за спиной Вадим, — выходит дело, он уже в курсе?
— Сдается мне, он с самого начала в курсе, — я рву записку.
— Это как? — Вадим чешет затылок.
— А так. Потому что те, кто нас любят, смотрят нам вслед, — я кидаю порванную записку в пепельницу и поджигаю, — причем постоянно. Ведь рок-н-ролл мертв...
— ...а мы еще нет, — резюмирует Вадим.
— Именно,— я киваю головой,— шаришь в правильной музыке.
— Это за все метро? — спрашивает Вадим, кивая на чемодан.
— Не похоже, — я пробегаю глазами по количеству пачек, — это только за репетиции. Я так думаю.
— Оперативно, вообще-то. Ребят звать?
— Погоди пока, — я убираю кейс под свой стол, — ага. Теперь зови.
Через полчаса после окончания собрания мы с Вадимом сидим на заднем сиденье автомобиля, везущего нас в офис Сашки Епифанова для встречи с мастерами фехтования на ледорубах.
— Знаешь, — поворачивается ко мне Вадим, — я тут подумал относительно пресс-конференции. Хорошо бы, если на ней выступил какой-нибудь очевидец случившегося.
— В смысле?
— В смысле человек, который выжил после взрыва. А еще лучше — сам выжил, а кого-то близкого потерял.
— Опасная тема, — отмечаю я, — такого свидетеля сразу после выступления начнет «контора» прессовать, и он сдаст всех, рассказав, как на самом деле все было.
— А если для очевидца нет никакой разницы между тем, как «на самом деле», и тем, что мы ему расскажем о взрыве?
— То есть?
— Взять, к примеру, соседку моей тещи. Ей почти шестьдесят лет. Два года назад ее сын погиб в Чечне, и она умом двинулась. Думает, что он вернулся, но почему-то к ней не приезжает. Временами рассказывает соседям, что от него звонили, говорят, что он на работе и заехать к ней пока не может. Чистая шизуха. Если ей рассказать, что ее сын в тот день был на этой злополучной станции...
— ...и собирался приехать к ней,— подхватываю я, — но попал в эпицентр и был ранен, а больница, в которую его привезли...
— ... засекречена министром чрезвычайных ситуаций и ФСБ, — Вадим открывает окно, — и вызволить его оттуда...
— А сколько этой ебанутой бабке лет?
— Шестьдесят.
— Надо бы встретиться с ней. Как-то выйти на живой человеческий контакт?
— Я просто уверен в этом.
— Как красиво, а? — Я прикрываю глаза и тихо говорю Вадиму: — Допустим, Шойгу почти удается отбиться от обвинений прессы в том, что государство «замылит» теракт. И тут выходит эта старая сука и...
В этот момент звонит мой мобильный, вырывая меня из грез, посвященных победе.
— Алло, — устало говорю я.
— Антон, привет, это Костя Угольников.
— Здорова, Костян! Как ты?
— Я... не очень... Антон,у меня проблема.
— Да ладно? Чего случилось?
— Фридман на нас наехал.
— Как это? На тебя, что ли? Ты ему на вечеринке на ногу наступил?
— Антон, хорош идиотничать. «Альфа» подала в суд на «Коммерсант». Иск на один миллион долларов за «подрыв деловой репутации». И все из-за той моей статьи.
— Да ты что, — я деланно удивляюсь, — как же это так получилось?
— Я у тебя хотел узнать. Ты же говорил мне про правительственный заказ, финансовые схемы, про то, что «мы не сами работаем», помнишь?
— Я? Я тебе это говорил? Ты, Костя, что-то путаешь, наверное. Я в финансовых рынках не бум-бум, как же я мог тебе про какие-то схемы рассказывать?
— Антон, я ничего не путаю. Мы с тобой сидели в «Гудмане», и ты мне предложил написать статью про банковский кризис...
— А-а... Вспомнил! — кричу я в трубку. — Точно!
— Наконец-то, — приободряется на том конце трубки Угольников, — ты не хочешь подъехать к нам в «Коммерс», посоветоваться насчет ситуации?
— Я? Да легко. Только что я вам насоветую, Костян? Я же пьяный был в «Гудмане» в хламину, не помню ни черта. Мог тебе наплести и про правительственный заказ. Я по пьяни такое исполняю, спроси у Сашки Епифанова.
— То есть как... не понял? Ты же... все же... совпало, на следующий день, — лопочет Костя, — там же, в самом деле, были толпы народа... у банкоматов, как ты и говорил. Я написал статью еще...
— Какие толпы, Костян? У каких банкоматов? Прочто я говорил? Какая статья? Я вообще не врубаюсь. Ты чего-то мне такое прикольное рассказываешь, я только вспомнить не могу. Слушай, Костян, давай на неделе звони, бухнем, ты мне расскажешь подробнее, а то я тороплюсь.
— Я понял все, — отвечает Угольников, — я все понял.
— Чего понял-то?
— Ты же все подстроил, да? Я думал, ты хотя бы с друзьями в эти игры не играешь. Думал, что у друзей есть какие-то шансы не быть использованными. Ну и сука ты, Дрозд.
— Вообще-то мы не оставляем друг другу ни единого шанса. Я думал, ты в курсе, — усмехаюсь я, — не зови меня дроздом, ты же знаешь, я не люблю. Давай, увидимся. — Я отключаюсь.
— Из «Коммерса»? — интересуется Вадим.
— Ага. На них «Альфа» наехала. Обвиняет их в том, что они инициировали недоверие у вкладчиков.
— Сколько иск?
— Мулик грин хочет.
— УУУУУФ — присвистывает Вадим, — крутовато.
— А не хуй было про «Альфу» глупости писать. Какой же дурак кусает монстров? Тем более в такой форме? — отворачиваюсь я. — Кстати, не свисти в машине, денег не будет.
— Извини. А ты-то тут при чем?
— Да хотят, чтобы я разрулил их проблему с «Альфой», — я отвернулся к окну.
— А ты?
— А чего я? Буду я еще по ерунде Фридману звонить, — соврал я и сделал недовольное лицо, — это их терки между собой, вот пусть и решают сами.
Вадим уважительно посмотрел на меня. Минут пятнадцать мы ехали молча, и я упивался ситуацией.
— Кстати про деньги. Мы кейс-то взяли? — интересуется Вадим.
— В багажнике.
— Хорошо. Мне сегодня нужно будет за «скорые» бабки отдавать.
— Ну и отдашь. Эх, сейчас бы бросить все и в отпуск, на законно заработанные...
— ...нетрудовые доходы, — смеется Вадим.
— Почему это нетрудовые? Очень даже трудовые, — я показываю на свой лоб, — вот свидетельство! Все в морщинах. Отдых нужен мозгам.
— Вот так отдых... — Вадим показывает мне пальцем в окно. Я поворачиваю голову и вижу рекламный щит, на котором написано красным:
Сашка встречает нас на улице. Лицо его выражает крайнюю степень неловкости и обеспокоенности приключившимся. Мы здороваемся и проходим внутрь.
— Где? — Я смотрю на Сашку исподлобья.
— На кухне сидит, — вздыхает Сашка, — с двумя охранниками.
Мы заходим на кухню. Перед нами стоит здоровый шкаф лет двадцати пяти, одетый в зеленую куртку «бомбер», джинсы и белые кроссовки. Что-то не вяжущееся одно с другим было в облике этого парня. С одной стороны — явная физическая мощь телосложения, с другой стороны — совершенно глупое лицо, с оттопыренными ушами и веснушками. Даже эти кроссовки. Вроде одет как типичный «скин», а на ногах вместо «мартен-сов» белый «Рибок». То ли вокзальный гопник, «обувший» «скина», то ли неудачливый «скин», потерявший по пьяни ботинки. Мудак какой-то, одним словом.
— А где второй? — обратился я к Сашке.
— Не можем пока найти, в бега подался, — Сашка отвел глаза.
— Да Леха свалил, как увидел, что эту телку по «ящику» показали, — ответил парень.
— Ну, тогда ты рассказывай, как все дело было, — начал я. — Тебя как звать-то?
— Косом.
— Кем? — морщится Вадим
— Ну... Косом. Космосом. Помните, в «Бригаде» такой был, его еще актер Дюжев играл.
— А тебя, значит, из-за роста так же решили назвать или сам придумал? — интересуюсь я.
— Ну, ваще-то меня Колей звать, — осклабился парень, — а «Космос», это так, типа свои пацаны зовут.
— Короче, рассказывай, любитель гангстерских боевиков.
— Ну, короче! Это, командир...
— Я тебе не командир. Все командиры в ментовке. Не попадал еще по-серьезному?
— Ваще-то нет, так только, по хулиганке.
— Попадешь еще. Я тебе гарантирую. Дальше излагай, только не пизди, я тебя прошу. Хуже будет.
— А я чо? Я все, как было, расскажу! Ну, мы пошли с Лехой, к подъезду, как нам велели. Дождались эту тетку. А потом... хуйня получилась, одним словом.
— Как же это такая хуйня-то вышла, Коля? Как же это так получилось-то? — Я начал ходить кругами вокруг Коли, словно вокруг телеграфного столба. Коля испуганно вертел головой, следуя моей траектории. — Вам что сказали сделать, а? Побить слегка. А вы что сделали, бараны?
— Да, в натуре, мы не виноваты. Она, короче, зашла в подъезд. Леха ей хуякс в репу, но не сильно. Она вроде брык на бок, а там стена подъезда ей упасть не дала, и она на жопу ровно осела. Мы че-то затупили децл. Леха мне говорит: «Пробей ей коленом в голову», а я думаю, что типа нам же сказали, что не сильно бить. Я Лехе говорю, давай лучше в репу ей еще насуем, говорили же, что в репу можно. Он говорит, давай с ноги в торец, потом карманы пробъем, может, у нее лаве есть?
— И вы при ней все это обсуждали? — Я закрыл лицо руками и застонал: — Бараны, блядь.
— Не, ну а чо? Я, наоборот, как лучше хотел, Леха здоровый кабан, сука, убил бы ее на хуй, нам бы хуже было.
— А зачем карманы-то «пробивать»? — спросил Вадим, смотря на парня уставшим взглядом. — Вам же заплатили, чего еще надо?
— Не, ну тут такой расклад. На те бабки, что нам дали, мы хотели «девятку» брать у одного черта в Люберцах, чуть битую. А это так... на пивчанский там. Вам же все равно?
— Какая «девятка», какие Люберцы? Идиоты... — Я затягиваюсь и выпускаю струю дыма в потолок. — Дальше чего было?
— Пока мы пиздели, она очухалась, встала и как-то резко, сука, блядь, дала Лехе сумкой в репу. Такой звук еще был гулкий, как будто машине в бочину засадили. У ней там банки были или бутылки были в сумке, хуй ее знает. Так, сука, ровно попала, что Леха скопытился, как шпала. А она ловко так засеменила по лестнице и второй раз мне уже сумкой хрясь. Я рукой загородился. Обернулся на Леху, он лежит и на голове ссадина. Леху жалко, еще и рука у меня заболела. А эта сука уже скребется в хату к себе. Дверь пытается открыть. Ну, меня тут чо-то взяло! Не, а че она кореша моего положила? У меня планка ёбс, на хуй, — парень хлопает себя по лбу и проводит рукой вдоль лица, показывая, как именно у него «упала планка», — я за ней, короче, погнался, смотрю, она уже в хату почти вошла. Я заревел, достал этот топорик типа и заебашил ей. Хотел в спину засадить, а она упала вперед, попал ей в жопу. А то убил бы, на хуй. Не, ну а че она кореша-то моего? И, главное, рука еще моя болит. Я смотрю, у ней кровь пошла, и думаю, что угандошил ее. Я дал заднего, Леху подмышки и волочь на воздух, а наверху уже кипеж...
— Послушай, а ты зачем на дело с ледорубом по шел, ты думал, Троцкого валить будешь? — интересуюсь я.
— Чо? Какого Троцкина? С каким ледорубом?
— В руке у тебя что было, осел — не выдерживая, кричит Сашка, — чем ты ей в задницу попал?
— А... Так это брательника моего мамка просила купить в магазине молоток — мясо отбивать. Брательник мой женится, типа ей готовить на тридцать рыл, ну она меня и попросила. Я по дороге, перед тем как к этой телке идти, зашел в магаз и купил там этот молоток.
— Это какая-то достоевщина, не иначе. Скажи, Коля, а почему ты топор в магазине не купил? Им то мясо рубить и отбивать самый ништяк, — спрашиваю я, не зная, плакать мне или смеяться.
— Да ладно, чо вы гоните, — парень снова осклабился, — топором мясо кто же отбивает? Да и тяжелый он, сука.
— Логично, — констатирую я, — ну, а сам Леха где?
— Да я хуй ево знаю. Есть маза, что он к бабке своей в Тверь лыжи навострил.
— Адрес бабки есть?
— Надо у Светахи спросить, Лехиной телки.
— Ясно. Значит, так. Саша, пусть твои охранники сейчас берут этого Колю-Коса, едут к этой.... к Светахе, узнают у нее адрес Лехи в Твери. Обоих пацанов посадить на квартиру и две недели не выпускать из нее. Они мне нужны.
— А чо вы с нами делать будете? — вылупился на меня Коля.
— Есть у меня для вас дело одно. Вы же обосрались с теткой,так?
— Ну, по ходу...
— Вот. Через две недели мне у метро нужно будет пару айзеров напугать. Палатку им поджечь. Вот и отработаете. Вопросы есть?
— Ну, типа нет. А... это за палатку-то нам айзерскую наглушняк жечь придется?
— А у тебя, Колян, есть какие-то этнические предрассудки? В смысле, любишь айзеров?
— Да ну на хуй. Я в смысле за палатку-то нам, конечно, не заплатят?
— Ну, вообще-то это вы нам еще должны. Ну, может быть, чего-нибудь подкину. Я подумаю еще. Зависит от того, как быстро Леху твоего найдем. Саша, зови охрану, пусть его уведут. У меня времени нет.
Двое охранников уводят Коляна, он оборачивается и говорит:
— Вы особо-то не серчайте. Мы исправим. Говорю же, хуйня вышла. Мы не виноваты.
— Иди, Коля, иди, — говорю я.
— Слушай, а что за палатка, я не понял? — спрашивает у меня Сашка, когда парня уводят.
— Да есть у меня тема одна для этих двух идиотов. Не отпускать же их? Менты прихватят, и понесется раскрутка.
— Ты это серьезно? — Саша проводит ребром ладони по горлу. — Я правильно понимаю?
— А у нас есть другие варианты, партнер? — спрашивает у него молчавший до этого момента Вадим.
— Ну... как бы... — переминается с ноги на ногу Сашка.
— Вот и я говорю. Поехали, Вадим.
Мы втроем выходим на улицу и видим, как двое охранников заталкивают Колю-Коса на заднее сиденье BMW.
— Я с ними поеду, — извиняющимся тоном говорит Сашка, — а то как бы не накосячили.
— Давай, давай, — я киваю головой, — а ты, Вадик?
— Антон, я в офис поеду. Дела еще есть. Ты со мной?
— Нет. Ты знаешь, что... Чего-то тошно так, выпить хочется.
— Если очень хочется, значит, можно, — говорит из битую фразу Вадик. — А здесь есть чего поблизости?
— Саш, у тебя тут кафе есть какое рядом?
— Рядом, — Сашка морщит лоб, — надо подумать. А! Если выехать на Садовое и потом повернуть направо, как на Мясницкую ехать, то там будет такой приятный вьетнамский ресторан «Шанти». Там отдельные ниши есть в чайной зоне, разговаривать удобно. Не отвлекает никто.
— Поехали? — спрашиваю я Вадика.
В «Шанти» оказалось действительно приятно. Сняв обувь, мы сели за низкий столик, с умным видом пролистали меню, затем наугад тыкнули пальцами в неведомые «нем-раны», «нем-коны» и «сет из тайских закусок».
— У меня такое состояние, будто я кино смотрю или сон, — начал Вадим, — все события хуячат как скоростной экспресс. Голова кругом идет. А в какой-то момент встаешь, головой трясешь, и будто бы приснилось все.
— Приснилось... Мне, кстати,такие сны стали сниться, реально можно двинуться башкой, — я пристально смотрю на Вадима, — ты только не подумай, я еще с головой дружу. Просто сны очень реальные. А главное, после них мысли конкретные приходят. Как и чего делать.
— А чего за сны-то? — Вадим делает глоток воды и, почему-то отворачивается.
— А сны такие... вчера, к примеру, полночи разговаривал с Парфеновым за духовность и идеологию. То есть чувак просто выглядел, как Парфенов, а на самом деле, кто это был... не знаю. — Я закашлялся и вспомнил про выкуренный вчера косяк. Упоминать про него я не стал. — В общем, такие телеги мне задвигал, что я сразу понял, чего нам не хватает.
— И чего же?
— Знаешь, у нас все хорошо. И режиссура, и декорации, даже набор актеров. Как в провинциальном театре. Только вот играют они без души.
— Ха! Конечно, без души, они же не настоящие актеры.
— Нет, Вадик, дело не в этом. Играют они без души, потому что за бабки...
— А как еще-то? За пряники, что ли?
— За идею, старик. Самая проникновенная игра может быть только за идею.
— Так идея-то у нас есть. Мы — та часть общества, которой не все равно. Оппозиция и все такое.
— Ты сам-то в это веришь? Вот, к примеру, подбери под это свое определение идеи визуальный ряд?
— Ну... — Вадим чешет затылок, — митинги, люди на площади, ну...
— ...лагеря, Визбор, да? Новодворская. Бездуховно это все, врубаешься? А должна быть духовность, знаешь... звенящая такая. Чтобы резала барабанные перепонки. Такая духовность, как в фильме «Ленин в Октябре», понимаешь?
— Не понял я ничего, Антон. Насколько я помню, это кино чисто идеологическое, — Вадим кривится, — с хуя ли духовность у тебя идеологией стала? Это вообще-то разные вещи.
— В России, брат, это одно и то же. Просто когда лохам идеологию переименовывают в духовность, им становится легче ее употреблять. Вприкуску с пустым чаем. Поэтому люди разбирающиеся и говорят — «особенная русская духовность». А остальные, кто не в теме, блеют про «имперскую идеологию», хотя это одно и тоже. И у этой имперской идеи настолько сильный брендинг, что люди готовы найти ее даже в чашке чая, если перед этим еще сказать, что «этот чай несет в себе малую толику Родины».
— Ерунда какая. Антон, я считаю, что сколько не маскируй идеологию под духовностью, нормальный человек всегда отличит.
— Ты думаешь? Ок. Вот ты, какой виски пьешь?
— Я? Chivas?
— Почему?
— Ну, как почему? Потому что хороший, наверное... — неуверенно предположил Вадим.
— Да? То есть в природе существуют и плохие виски, так?
— Так.
— То есть ты можешь отличить хороший виски от плохого?
— Конечно. Ну, во всяком случае, Chivas всегда отличу от другого.
— Уверен?
— Антон... — криво ухмыляется Вадик, — я тебя умоляю.
— Великолепно.
Я подзываю официанта, долго шепчу ему на ухо, он улыбается и уходит.
— Вот сейчас и проверим тебя, знаток виски.
— Проверим.
Минут через десять официант приносит поднос с тремя стаканами виски и тремя початыми бутылками: Chivas, Johnny Walker Black и Dewars.
— Дружище, вот тебе три стакана, — киваю я на под
нос, — который из них с Chivas?
Вадик поочередно берет стаканы, нюхает, затем отпивает из каждого по глотку. Долго смакует, цокает языком, затем снова нюхает. Делает паузу. После паузы он уверенно берет крайний слева стакан и говорит:
— В этом Chivas.
Официант, улыбаясь, смотрит на меня, кивая головой, будто бы в знак согласия.
— Ну? — смеется Вадим. — Угадал? Я же уже алкаш-то со стажем. В чем, в чем, а в виски-то разбираюсь. Правильно? — победоносно смотрит он на официанта. — Угадал, да?
— Ни хуя ты не угадал, Вадик. Здесь вообще Chivas нет. Везде один Dewars.
— Да ладно? — Вадим машет рукой. — Скажите, что в стаканах?
— Dewars двенадцать лет, спешл резерв, — подтверждает официант.
— Спасибо, — я киваю. Официант уходит.
— Антон, это чистая подстава, — возмущается Вадим.
— Не-а, — я отрицательно мотаю головой, — это просто доказательство того, что в виски ты не разбираешься. И пьешь ты обычно не Chivas, а «удивительный, индивидуальный характер виски класса люкс». Ты представляешь, какая у Chivas сильная идеология бренда, что даже тебя заставила «узнать» его среди «Джоников»? Знаешь, любой рекламщик пояснит тебе, что самые преданные потребители у брендов, имеющих некую «духовную ауру».
— Ага. Я сам про это тюхал. Так называемые «Love-marks».
— Во-во. Лохмаркс. Вот эта самая аура и есть духовность для лохов...
— Сука ты... прости. — Вадим жахнул разом все три стакана, поднял голову вверх и заговорил, будто бы обращаясь к кому-то третьему: — А главное, такие струны задел, что и жить не хочется.
— Почему, Вадик? — грустно говорю я.
— От аудио-визуального ощущения провинциальности собственного духа.
— Гениальное определение. Вот мы и подошли к истине.
— А именно? — Вадик встрепенулся.
— К визуализации. Что такое визуализация в нашем деле? Все просто — ты можешь и дальше оставаться провинциалом духа. Даже не так. Ты им и должен оставаться. Но тебе нужен кто-то, кто скажет, что в этой своей провинциальности ты не простой лох, а чистый душой и помыслами человек новой России. Тебе нужен духовный лидер. А духовные лидеры получаются только из героев.
— Из мертвых, я полагаю? — усмехается Вадик.
— Типун тебе на язык. Мертвых героев у нас пока нет. Ну, в смысле, с сильно узнаваемым брендингом нет. А шелуха всякая нас не интересует. Посему будем работать пока с живыми. Нужно найти героя и мифологизировать его. Схема работает еще со времен египетских пирамид. В общем, думаю я, что нужно нам снять фильм. Точнее героико-документальный эпос. Ты знаешь, кто самые любимые герои в стране, испокон веков?
— Юродивые да гонимые. Из школьной программы еще известно.
— Во! Давай еще бухнем?
— Chivas? — смеется Вадим.
— Да все равно чего, мы же выяснили, что для тебя все виски Chivas.
— Хватит издеваться. Ты меня развел просто.
— Возвращаясь к героям. Ты совершенно прав, нам просто необходим настоящий мученик, несший народу свет свободы и справедливости для всех. Безвозмездно. То есть даром. Представь себе кадры, — я откидываюсь назад и прикрываю глаза, — Михаил Ходорковский изображен Прометеем, прикованным к скале. Его атлетичный торс перекрещен цепями, ноги закованы в кандалы. Он мудро и вместе с тем печально смотрит из-под очков, куда-то на Восток. Там, где рождается заря и нефть...
Выйдя из «Шанти», я отдаю Вадиму водителя, а сам отправляюсь прогуляться пешком. Я подхожу к палатке, долго стою перед витриной и зачем-то покупаю банку кока-колы. Закурив, я набираю номер девушки Даши, которую периодически подтрахиваю, и за двадцатиминутный треп склоняю ее заехать сегодня ко мне в гости часов в восемь. После того как наш милый разговор заканчивается, я отпиваю два глотка из банки, выплевываю и выбрасываю банку. Точнее, подбрасываю ее в воздух, чтобы пнуть ногой с лета, но промахиваюсь. Зачем я ее купил, так и останется загадкой, ибо пить это дерьмо не возможно.
Я ловлю такси, сажусь на заднее сиденье, называю адрес, открываю окно, закуриваю. Делаю две затяжки и ловлю себя на том, что даже курить больше не хочу. Выбрасываю сигарету и закрываю окно. Да, нам положительно необходимо кино! Фильм! Фильм! Фильм! Или как там было?
Даша приезжает спустя час после условленного времени. Она вихрем влетает в квартиру, с ходу вешается мне на шею, мы горячо и продолжительно целуемся, она гладит меня по плечам, ухитряясь одновременно скинуть джинсовую куртку и оставить при этом свою сумку висеть на локте. Наши объятия становятся все более эротичными, и в тот момент, когда у всех нормальных героев-любовников начинается сцена снятия одежд друг с друга, она наконец ставит сумку на пол, отрывается от моих губ и произносит:
— У тебя есть что-нибудь из еды? Что-то так есть охота.
— Да... конечно... я суши из «Сумосана» привез.
— Супер! Слушай,у меня сегодня день сумасшедший! Бывает же такое. Машина с утра не завелась. Нормально, да? «Мерседес» херов. Представляешь, я звоню на сервис, они говорят, что техник может приехать только через четыре часа, у них все расписано. Я позвонила Боре, помнишь Борю?
— Не-а.
— Не важно. Я позвонила Боре, говорю, ты разрули там со своими мудаками, мне уезжать надо. В общем, я не знаю, как он с ними разобрался... Кстати, надо узнать. Извини. — Даша набирает номер и не терпящим возражений голосом визжит в трубку:
— Але, Борь. Борь, ты меня слышишь? Борь, ну ты разобрался со своими козлами? Да? И что? И я теперь буду неделю ждать? Из Германии повезут? А ближе нельзя? Что значит, «не бывает»? И на чем я теперь ездить буду? Да? А когда они пришлют? Я тебе позвоню завтра.
Она кладет мобильник в карман, закуривает сигарету и начинает быстро-быстро перемещаться по квартире, непрерывно балаболя:
— Нет, нормально? Он говорит, у меня какая-то там деталь полетела, повезут из Германии. Завтра из сервиса подменную машину пришлют. В общем, дурдом. Я взяла такси, поехала в редакцию. По дороге звонит Альбинка, помнишь Альбинку?
— Ага, — киваю я, понимая, что все дальнейшие персонажи не имеют никакого значения и используются Дашей, скорей, как связки.
— Альбинка выходит замуж, за какого-то олигарха. Ныла мне в трубку минут двадцать, просила поехать платье ей помочь выбрать. Вместо редакции поехала в «Галерею», зависли там с Альбинкой часа на два, подруги ее приехали какие-то колхозные. Я ей всю жизнь говорю, «Альбина, не общайся с лохами», а она такой человек. У тебя шампанское есть?
Я опять киваю, достаю из холодильника бутылку шампанского и начинаю открывать.
— Вот. А Альбина, такой человек, она никому отказать не может. Вечно вокруг нее какая-то куча лошиц. Ой, такие орехи вкусные. У тебя всегда орехи на кухне стоят? У меня раньше тоже стояли, а теперь я на диете, а они, сам знаешь, как семечки. В общем, на чем я остановилась...
— На лошицах...
— На каких лошицах? А! Короче, поехали в «Крокус» с ней, ничего страшного естественно. Я ей говорю, пусть твой папик слетает в Милан, выберите там платье. А она говорит он занятой. Вот дура, да? У нее свадьба, чего каждый день? В общем, из «Крокуса» поехала в редакцию. Там, естественно, никого уже нет. Я валяюсь, люди на работу ходят как в кафе. В шесть часов уже никого нет, прикинь? А бабки все получают.
Я ещё раз наливаю ей шампанского.
— Спасибо. Ой, какое холодное. Вкусно. Короче, в редакции смотрю почту, там письмо из «СТС» от программы «Истории в деталях». Они же меня пригласили. Я тебе говорила, да?
— Ага.
— В общем, оказывается, что эти суки перенесли эфир. Я же из-за этого в Монако не полетела. Представляешь, я, как дура, прососала два джета, должна была жить на вилле у подруги. У нее муж, какой-то французский олигарх. Не полетела, а они тепрерь эфир перенесли. Сволочи. Ну, ничего, я им потом устрою.
— Ужас какой, как я тебя понимаю.
— В общем, из редакции поехала со Светкой встретиться. Она ела, я только кофе пила, с понтом на диете. Ты позвонил. Я голодная поехала потом в салон.
В этот момент у Даши звонит мобильный:
— Але. Привет. Что случилось? Да? Два дня? Вот сука. Слушай, ну подожди, может очухается. Нет? Я представляю. Да. Звони, если чего, я просто сейчас не могу разговаривать.
— Прикинь, подруга вышла из квартиры своей сестры за сигаретами. Через два часа позвращается, а дверь никто не открывает. Она поехала домой. Звонит сестре, у той телефон не отвечает уже вторые сутки. А они из клуба приехали, сестра там нюхала, пила, не спала до этого почти сутки и снотворного выпила, она говорит. В общем, она не может в квартиру попасть к ней.
— Кошмар. Может, у сестры передоз?
— Кошмар, конечно. А у нее там вещи, прикинь?
Я прикинул, что в принципе на конкурсе глупых сук Даша могла бы стать членом жюри. И что, если бы не её хорошая грудь и длинные ноги, Дашу следовало бы уничтожить ещё восемь лет назад. Жалко, что Господь не сотворил её немой.
— Ужас, Дашенька, какой-то кошмар.
— На чем я остановилась, а? А! Из салона заехала в химчистку, устроила им скандал за испорченную юбку. Может, пойдем, телевизор посмотрим? Ага. Я возьму бокал. Орала там, как истеричка. Уроды просто, кругом какие-то уроды. Спасибо. Поймала такси, по дороге к тебе чуть бабу с детской коляской какую-то не сбили. Я в шоке! Кстати, забыла тебе сказать — я тебя вчера или позавчера видела по телеку. Ты говорил про выборы что-то. Ещё тебя Линка видела в программе про политику. Помнишь Линку? У тебя телевизор новый? Прикольный! В общем, я в таком стрессе.
Я практически ее не слушаю и хожу между кухней и комнатой, перетаскивая бутылки и тарелки. Она ходит следом и продолжает молоть свою чепуху. В комнате она прижимается ко мне и говорит, что безумно рада меня видеть, и что мы так долго не виделись, и она ужасно соскучилась, а я такой классный. И я понимаю, что юным возрастом и силиконовой грудью можно достичь гораздо большего, чем просто силиконовой грудью.
Я ставлю суши на стол и включаю телевизор. Даша тут же утыкается в экран, замолкает и начинает поглошать еду.
По «Fashion TV» маршируют модели. Минут десять мы смотрим на картинки с различных показов, затем я устаю и переключаюсь на CNN, который показывает марширующих солдат в Ираке. Даша продолжает есть суши и запивать их шампанским, абсолютно не меняя выражения лица. Интересно, она вообще понимает, что происходит на экране? Мне даже как-то интересно. Вот он, тот момент, когда проверяется акция аудитории на «пиар животворящий»! У меня в телевизоре пятьдесят каналов. На каждом из них выпускающие редакторы, продюсеры, креативщики, технологи, журналисты, ведущие и прочие. Я представил себе, как по ту сторону экрана замерла армия медийщиков, ждущая, когда же Даша в ужасе закроет глаза и попросит переключить или, наоборот, прильнет к экрану и попросит сделать погромче. Или просто вскинет в недоумении бровь. А Даше просто очень нравятся суши с шампанским.
Они толпятся по ту сторону экрана, подпрыгивают, растягивают рты, бьют в бубны, кривляются, корчат страшные рожи, встают на голову — словом, делают все, чтобы привлечь к себе внимание Даши посредством телекартинки. А Даше просто очень нравятся суши с шампанским.
Я продолжаю щелкать каналами. Даша продолжает есть. Мне становится как-то неловко за своих коллег по всему медийному миру. Даша! Дашенька! Ну, среагируй! Ну, хотя бы спроси у меня чего-нибудь. Ведь я, выражаясь твоим языком, «телевизионщик». «Мужик из ящика». Неужели тебе не интересно? Отвлекись от суши! Сделай это ради своей страны, сестра!
Я делаю звук громче и продолжаю искать какую-нибудь наиболее шокирующую программу. Бинго! По какому-то нашему каналу показывают детей Эфиопии, которые умирают от голода и жажды. Они лежат в грязи, вокруг них вьются мухи, и они смотрят на телезрителя своими огромными печальными глазами цвета столь популярного в Москве дерева «Венге». Закадровый голос драматично вещает что-то про высохшие реки и нехватку продовольствия вкупе с медикаментами. Я с надеждой смотрю на Дашу, но она, кажется, все ещё продолжает смотреть «Fashion TV». Мимика отсутствует. Журналистка на экране встает на колени позади мальчика с самым огромным животом, обхватевает его и начинает что-то вещать из-за его плеча. Крупным планом руки журналистки на вспухшем животе амльчика. Второй крупный план — его печальные глаза. На какую-то секунду довольно крупная муха садится на глаз мальчика, и тут же идет дальний план. Гениальный монтаж! Я не выдерживаю:
— Ты заметила?
— Chopard?
— Что?
— Ну, часы на руке у бабы, по-моему. Chopard был, нет?
— Да... да... мне тоже так показалось.
Поняв, что Дашу не способны пронять даже мухоглазые африканские дети, я снова приглушаю звук и переключаю на какой-то белорусский канал. Там идет военный парад. его сменяют кадры с Лукашенко, который протягивает маленькой девочке яблоко. Девочка смеется. Лукашенко обнимает ее.
— Из «Триумфа Воли» спиздили, — отмечаю я, — ничего своего придумать не могут.
— Ага, — соглашается Даша.
По первому каналу идет какой-то саммит. Президенты и премьер-министры группой позируют оператору, затем расходятся по залу, жмут друг другу руки. Некоторые обнимаются.
— О, вселенская ярмарка гениталий! — говорю я.
— В смысле?
— Ну, в смысле, что мировые пожди приехали хуями меряться.
— А!
Непонятно почему, Даша заинтересовывается. То ли суши надоели, то ли у Первого канала реально есть спецэффект, заставляющий заинтересовываться транслируемой им картинкой всех, включая собак и модных московских журналисток.
— А у этого... у итальянца... — Даша, как ребенок, тычет пальцем в экран.
— У Проди.
— Да, у Проди. Костюмчик-то ничего. Прикольный. Ходит, улыбается, весь модный такой старичок.
— Они цены на газ обсуждают. Я думаю, ему сейчас не до улыбок.
— Да ладно! А чо они не люди? Съехались, себя показали, костюм там, часики, машина. Интересно, а они после своих саммитов тусят?
— Не знаю, тусят, наверное. Ты же сама сказала, что нисто человеческое им не чуждо.
— Прикольно. Интересно, а они в какие-то закрытые клубы ходят? На их тусы вообще реально попасть?
— Не знаю. им, наверное, специально обученных гостей готовят. Для живого человеческого общения, так сказать.
— Антош, а ты был хоть раз на таких тусах?
— Приходилось, — нагло вру я, понимая, что такой ответ — единственное, что может по-настоящему оправдать Дашино присутствие в моей квартире в столь поздний час. Кроме денег, разумеется.
— Вау, Антошка — Она обнимает меня, целует в щеку и широко раскрывает глаза. — Расскажи, чо там, как. Куда ходят. А девки красивые? — с наигранной ревностью тараторит Даша.
— Даша, если я тебе сейчас расскажу в деталях, то в следующий раз туда не попаду. Да и вообще никуда не попаду. Вместе с тобой, кстати.
— Да ладно.
— Вот тебе и ладно.
— Не пустят, в смысле?
— В смысле, «завалят».
— Ой... — Даша на секунду отстраняется, затем надувает губы и молвит: — Тебе просто рассказывать лень.
Я играю пультом, переключая каналы, и думаю, что мне её наврать. Поскольку врать лень, равно как и говорить, минуты три я просто молчу.
— Фу, какой ты вредный, ужас просто. — Даша продолжает кокетливо завлекать меня в диалоги о президентской тусе. — Ну что тебе стоит, а? Ну, Антош. Ну, расскажи, ну, пожайлуста, интересно же ведь. Вредина. Я тебя не люблю, вот.
— Я тебя тоже не люблю, что с того? — меланхолично замечаю я. — В душ пойдем?
После душа, уже в постели, Даша спрашивает меня, во сколько мне завтра вставать, а я лежу, смотрю в потолок и думаю о том, что воровать сцены у великой Лени Рифеншталь стыдно и не позволительно никому. Даже братьям-белорусам. Внезапно мне в голову приходит одна мысль:
— Кстати, Даш, а ты «Триумф Воли»-то смотрела? — спрашиваю я ее, перед тем как выключить свет.
— Не-а, не успела ещё. Я жду, когда выйдет в переводе Гоблина, — не моргнув глазом, отвечает мне эта чудная насиликоненная фея. Реально, именно так она мне и отвечает.
Вы думаете, что в этот момент я начинаю задыхаться от ненависти или неимоверным усилием воли заставляю себя отдернуть руки от ее горла? Ничуть не бывало. Наоборот, я готов расплакаться от умиления и захлестнувшей меня доброты. Я завидую им, вы понимаете? Эти люди имеют счастье жить в другом мире. Они настолько тупы и нелюбознательны, что позволяют себе путать «газенваген» с «гелендвагеном», думают, что «Равенсбрюк» — это марка холодильника, а дети в Африке умирают от жажды, потому что имеют место постоянные задержки с поставками «Сан Пелегрино». «Триумф Воли» оказывается новым фильмом, с Умой Турман или Милой Йовович, точно они не помнят, а международные саммиты являются чем-то вроде продолжения Миланской недели моды, только для супер V.I.P.
Я люблю всех этих людей, потому что в их жизни все очень просто и понятно. Природа вещей для них делится на «прикольную» и «не прикольную». Весь их интеллектуальный багаж строго дозирован. Он не занимает лишних кубических сантиметров сознания, компактно упакован, ультралегок и актуален, как босоножки от «Маноло Бланик». Их сознание устроено таким образом, чтобы не грузить и не отвелкать своего владельца от ежедневного пережевывания жизни. Они подобны коровам, пасущимся на информационном поле и изредка отрывающим свои морды от земли, чтобы прислушаться, не дудит ли рожок пастуха. На них глупо злиться, их глупо ненавидеть, а ещё глупее пытаться донести до них информацию. Если только она не в переводе Гоблина.
Посему я не раздражаюсь. Посему я даже не пытаюсь думать о том, что для двадцатипятилетней барышни, красавицы, спортсменки и светской журналистки, наверняка с высшим образованием, такой словесный пассаж — это просто «тушите свет».
Я не пытаюсь думать об этом. Я просто тушу свет.
Мы добиваемся не правды, а эффекта
Йозеф Геббельс
В восемь часов утра, над площадкой перед павильоном станции метро «Проспект Мира — Кольцевая» в воздухе не было ничего такого, что предвещало бы какие-то страшные события. Ничего гнетущего или настораживающего, как пишут в таких случаях газетчики, рассказывая о ситуации, предшествующей катастрофе. Наоборот, светило яркое солнце, студенты на лавочке пили пиво, девушки весело стрекотали по мобильным телефонам. Даже милиционеры были как-то особенно расслаблены, увлеченно беседуя между собой. В общем, атмосфера была абсолютно будничная.
Когда из стеклянных дверей метро выплеснулась на улицу первая порция людей, готовящихся начать трудовой день, где-то слева бухнул взрыв. То есть сначала никто ничего и не понял, что это был взрыв. Прото какой-то достаточно громкий хлопок и все. Затем, когда пространство затянуло едким дымом и раздались первые женские визги «человека гранатой убили» началась всеобщая паника. Толпа бросилась в разные стороны, гонимая общим страхом. Женщины голосили на бегу, мужчины молча деловито расчищали себе дорогу локтями, не обращая абсолютно никакого внимания на падавших на землю пожилых людей, пассажиров с детьми и инвалидов. В общем, всех тех, кому положено уступать места и оказывать всяческие респекты в общественном транспорте. Хотя, с другой стороны, им-то как раз уступали места на этой площадке. Места для смертников.
Стражи общественного порядка, несколько секунд постояв в рассеяности, принялись было оказывать помощь упавшим и делать всеобщее бегство более организованным, но тут же были увлечены вперед набегавшими волнами народа.
Самое ужасное началось, когда из дверей павильона вышла вторая порция людей. Часть народа, присутствовавшая при первом взрыве, ломанулась обратно в метро и в дверях столкнулась с выходившей второй волной. Началась давка. Люди с двух сторон, в ужасе, напирали на стеклянные двери. Одни, ведомые инстинктом, заставляющим покидать открытые пространства в случае опасности, другие, наоборот, старались покинуть замкнутое помещение, чувствуя, что произошло что-то ужасное, и не понимая, где конкретно. В метро или на улице?
В тот момент, когда стекло одной из дверей треснуло, прогремел второй взрыв.
В виду того, что выходивших из метро было больше, они выдавились на улицу и побежали вперед. Минут через десять наряды милиции перекрыли выход из метро, успевшие убежать — убежали, а не успевшие в количестве десять-пятнадцать человек лежали на земле, перед павильоном. Среди луж крови, мокнувших в ней газет, потерянных вещей, окурков, бутылок и банок.
Воздух разорвали сирены машин «Скорой Помощи» и милиции. Место взрыва было немедленно взято в кольцо праздношатавшимися зеваками. Допускаю, что немалая часть из них только что выбралась из этого ада и теперь во все глаза смотрит прямую транслюцию хоррор-шоу. Ещё пять минут назад они могли бы стать жертвами, но сейчас эти люди стоят радом и в их широко открытых глазах читается единственный вопрос: ОК, я-то выжил, но кто все-таки погиб? Кто-то непременно должен был погибнуть, не бывает так, чтобы всех спасли? Стоит ли говорить, что помогать лежавшим на земле или пытающимся выползти с места взрыва никто и не пытался из-за боязни пропустить самое интересное. Чью-то чужую смерть. Вы знаете, почему в первые часы катастрофы башен близнецов никто и не пытался прийти на помощь? Задымленность, отсутствие вертолетов, шок, плохая видимость, невозможность действий в воздухе — все это отмазки для прессы. Просто весь мир был очень занят в эти часы. Он смотрел прямую трансляцию с места атаки по CNN.
Через сорок минут подъехало ещё с десяток «скорых» и машин спецподразделений. Откуда ни возьмись, как всегда в таких случаях, появились журналисты, как коршуны, кормящиеся катастрофами современного мира. Уж эти-то всегда начеку! Будьте уверены, если вам, не дай Бог, случится срываться с горы или тонуть в море, первым, кого вы увидите, будут не спасатели Малибу. Нет, нет. Первыми окажутся журналисты, протягивающие вместо руки помощи микрофон или видеокамеру. Они сделают этакое сострадательное лицо и наполнят глаза лживыми слезами, для того чтобы задать вам единственный вопрос: «Расскажите телезрителям, что вы чувствуете, находясь на пороге гибели? Да, и, пожалуйста, короче, мы в прямом эфире, у нас мало времени».
Итак, спецподразделения бросились оттенять зевак и оцеплять место взрыва, санитары бросились спасать постардавших, а журналисты бросились мешать и тем и другим, пытаясь отснять как можно больше крупных планов. Записать все эти стоны и крики для более ужасающей картинки, которую они покажут сегодня вечером...
PS Зачеркнутый текст вставлен сканирующим. Простите мою наглость.